Nina Kink

Учитель по сторителлингу поделился с нами, чтобы подумали, над этой цитатой (Марта Грэм--Martha Graham, американская танцовщица и хореограф):

Есть такая живость, жизненная сила, оживление, что переводится через тебя в действие. Есть только ты одна во всем времени, и это выражение уникально, и если ты его блокируешь, оно никогда не будет существовать ни в каком другом виде, оно будет потеряно. Его не будет у мира. Не твое дело решать, ни насколько оно хорошо, ни каково оно в сравнении с другими выражениями. Твое дело делать его своим, ясно и напрямую, держать канал открытым. Тебе даже не нужно верить в себя или в свою работу. Ты должна держать себя открыто и осознанно напрямую к тем желаниям, что тебя мотивируют. Держи канал открытым. Ни один художник не доволен. Нет никакого удовлетворения, никогда. Есть только странное, божественное неудовлетворение, благословенное неспокойствие, которое заставляет нас двигаться, делает нас более живыми.

Оригинал:
( Collapse )

«Я уверена, что ты делаешь важную, значимую работу», говорит она. Я начинаю глупо хихикать, прячу лицо в руках. Меня смешит, когда эти люди, писатели, называют «это» работой. На самом деле «смешит»--это нервная реакция, маскирующая восторг: как они смеют, разрешают себе иметь право?

( Collapse )

Я купила новые наушники, которые входят в уши как беруши, и если добавить туда звук дождя—оказывается, хотя почему я удивляюсь, на ютубе много дождя—можно создать вокруг себя ту самую комнату, the room of one’s own. Я не успела оглянуться, а дождь идет больше часа, и я написала целую страницу с плюсом, почти девятьсот слов. Только уши теперь болят.

Я подумала про чужие языки. Харуки Мураками рассказывал в одном эссе-предисловнии, как он смог пробиться к своему первому роману, когда сначала написал его на корявом английском. Джумпа Лахири начала писать по-итальянски, чтобы отойти от английского поближе к себе—так что ее новые вещи в американских журналах появляются в чужом переводе с итальянского.

Как объяснить про меня? Я только что написала страницу на английском языке—страница художественной прозы. Английский дает мне больше ясности: ты как будто идешь к чему-то напрямую, а не через бесконечные мокрые ветки, которые хлещут тебя по лицу. Но иногда—возможно, когда ясности еще нет, а возможно, когда мазохистки хочется мокрых веток по лицу, английский становится источником чувства бессилия и фрустрации. Единственное правило: whatever works today.

Что произошло в этот понедельник: Если кратко, то у меня был дедлайн, и я написала рассказ ровно к дедлайну.

Это не первый творческий дедлайн, через который я прорвалась. Первый по чувству прорыва и по подходу.

( Collapse )

Мне хочется делиться тем, чем, говорят, нельзя делиться: записками из процесса.

( Collapse )Книжка, подкинутая вселенной в нужный момент: Пэт Шнайдер, «Писатель как художник» (другое издание--Writing Alone and With Others):( Collapse )
Вторым знаком прилетает в почту манифест из рассылки американского актера Джоша Пейса. Перевожу для вдохновения тех, кому это сейчас нужно, и потому что прокрастинирую.

( Collapse )

Читаю книгу Вирджинии Вулф. Думаю.

( Collapse )A Room of One’s Own—удивительная вещь.

Вот цитаты для inspiration & pondering:

For masterpieces are not single and solitary births; they are the outcome of many years of thinking in common, of thinking by the body of the people, so that the experience of the mass is behind the single voice.

Ведь шедевры—это не уникальные и не единичные рождения; они результат многих лет общих размышлений, размышлений многих людей, так что опыт масс стоит за единственным голосом.

So long as you write what you wish to write, that is all that matters; and whether it matters for ages or only for hours, nobody can say.

Пока ты пишешь то, что ты хочешь писать—это все, что имеет значение; а имеет ли это значение на века или на часы, никто сказать не может.

Я смотрю на себя—одновременно как ребенок, и как родитель, удивленно, понимая и не понимая, но принимая.

Думаю про идентичность, identity, осознание и ощущение себя собой.

Я вспомнила любимую цитату из книги "Искусство и страх": о том, что становление художника состоит из принятия себя и следования за своим голосом.

( Collapse )

У кого-то из соседей полетела посуда (одиннадцать часов вечера, медный звон под окном спальни). Снова кто-то роняет сковородку, потом кастрюлю: бум-бум-бум. Но без злобы.

У мальчика на майке—видела его сегодня в парке, когда выходила на прогулку—было написано: Pain is weakness leaving the body. Боль это слабость, покидающая тело.

Вот так.

Просто дай слабости уйти—чем больнее, тем ты слабее.

Угу. Ага. Наставили рога.

Видела сегодня белку, близко, на ветке дерева на уровне моих глазах: она меня не видела и занималась своими делами. Увлеченно отрывала что-то от ветки.

Слушала Мураками: Убить коммендаторе (не знаю, как называется по-русски на самом деле). После Джейн Остен Мураками слишком похож на себя, но я уже на восьмой главе, и мне снова интересно—потому что герой художник, и разговор о зазеркальном.

Мое тело болит—от того, что происходит на работе (много работы, мозоль на заднице плюс я как мочалка пропускаю через себя обстоятельства, обвинения и так далее). (Боль это слабость уходит из тела, лол).

Одна моя коллега считает, что ходить на работу только из-за денег—это не достаточная причина. А я не знаю. Я не представляю себе других причин.

I mean: really. Восстание my ass. Займись делом. Создай предмет искусства, изобрети что-нибудь нужное человечеству, хотя бы разбогатей. Сходи на anger management class. К психиатру: потому что если ты считаешь, что к тебе должны радостно прыгать в койку только потому что ты побрился, прилично оделся и побрызгался одеколоном--есть причины посмотреть внимательно на себя. Если тебя не захотели триста женщин подряд, может что-то не так сейчас все же с тобой, дорогой мой центр вселенной, купец ты мой без товара.

Вот уж привычки умирают трудно. Life is not fair. Вот к чему ведет тебя твой human condition--жизнь ни к кому несправедлива: с чего ей быть справедливой к тебе? 

Когда несколько лет назад я подавала документы в писательскую программу, я надеялась, что меня научат каким-то писательским секретам, какому-то тайному знанию, которое передается только тем, кто этого заслуживает, и которое поможет мне с легкостью садиться за компьютер и создавать Прекрасное.

Я без сомнения многому научилась в писательской программе. Но легче садиться за компьютер и создавать хоть что-то мне не стало. Я продолжала испытывать неприятные чувства, когда я садилась за работу. Эти чувства радовали новыми цветами: я испытывала острую ненависть и отвращение к себе, новые ментальные блоки и разве что не планировала самоубийство--при этом повторяла себе, что «писательского блока» не существует: что его придумали ленивые писатели (типа меня), чтобы найти себе отмазку.

Снова и снова я оказывалась в центре парадокса: я не могу не писать (я уже влезла в долг американскому правительству; я объявила о своих амбициях «всему миру»--семье и друзьям) и я не могу писать: иногда неприятные ощущения зашкаливали настолько, что я еле-еле могла функционировать, не говоря уже о «творить».
( Collapse )