Уже почти утро, но зимняя ночь в этом городе цветом неба не отличается от утра. Я не сплю. Я хочу делать что-нибудь полезное, но не нахожу в себе сил, чтобы себя приложить. Чувствую себя пустой. Вглядываюсь в свою пустоту и вижу контуры вещей и воспоминаний: эта пустота не пустота вовсе, а чудовищная, неразборчивая набитость. В однокомнатной хрущевке человека, который никогда ничего не выбрасывает из-за одинаковой привязанности и к мусору, и к драгоценностям, однажды наступает момент, когда невозможно пошевелиться. Уже недостаточно иметь протоптанные тропинки между горами вещей, из спальни в кухню, из кухни в ванную. Уже некуда переставлять вещи из ванны, чтобы принять душ. Больше невозможно утрамбовывать старую одежду, журналы, фотографии, баночки из-под йогуртов, пакеты от молока. Нужно от чего-то избавиться, чтобы вещи тебя не сожрали. И невозможно ни от чего избавиться—как избавиться от этого старого носочка, который износил до дыр твой сын; от этого когда-то мятого платья, в котором ты была такой красивой на свой семнадцатый новый год; от тысячи этих полезных баночек, пакетиков, старых чулок.
Моя пустота--это моя набитость, которая выдавливает из меня воздух: в глазах туман и не ясно, где мусор, а где драгоценности.
