В 1985 году, когда праздновали сорокалетие Победы на фашистскими захватчиками, папа позвал меня смотреть телевизор – показывали Парад победы. «Смотри, - сказал папа, - запоминай».
Для всех бабушек и дедушек День Победы – очень главный праздник.
Несколько лет назад на День Победы я гостила у тети. Тетя Ира живет в маленьком городке, в котором много старых хрущевок. Ветераны в хрущевках тоже есть, только, к сожалению, с каждым годом все меньше...
В этот день все было как обычно в любой день победы: парад по телевизору, музыка где-то на улице. Тетя Ира ушла по своим делам, я осталась дома одна.
В дверь позвонили. Я посмотрела в глазок: это был сосед дядя Гриша. Мне дядя Гриша годился в дедушки – ему, наверное, лет восемьдесят, не меньше – но я, как и тетя Ира, называла его «дядей».
Я открыла дверь: дядя Гриша был очень красивым. Аккуратно выглаженный, хоть и старый, черный костюм. На груди – медали. А может ордена – я, если честно, в этом не разбираюсь.
- Привет, Оля. А Ира дома?
- Здравствуйте, дядя Гриша! С праздником вас!
- Спасибо, - дядя Гриша смущенно прокашлялся.
- А тети Иры нет. Она ушла, я не знаю, когда будет, -сказала я.
Дядя Гриша попросил позвонить: сказал, что забыл ключи от квартиры, и хочет найти дочку, которая, скорее всего, засиделась у подруги...
- Да, конечно, дядя Гриша! Звоните, - я провела его к телефону и оставила в комнате.
Он вышел через пару минут. Я предложила ему подождать дочку у нас, но он отказался. Сказал, что побудет на улице – погода хорошая.
Я закрыла за ним дверь, и вдруг заметила что-то на полу... По виду это было похоже на навоз. Запах же выдавал дерьмо вполне человеческого происхождения.
По всему «пути следования» дяди Гриши по квартире были разбросаны желтоватые куски... Телефонная трубка в комнате была вымазана...
Я, конечно, начала уборку, драила все в пяти водах... Через час говна в квартире больше не было, а был запах, который совершенно невозможно было выветрить или «задезоранить»...
Вечером, когда вернулась тетя Ира, у меня случилась истерика. «Ну что, - успокаивала меня тетушка. – Ну пожилой, человек, ну бывает... Не мог же он тебе в этом признаться!»
Я знала, что бывает. Со мной тоже однажды случилось. Правда, мне было тогда семь лет. И я впервые пошла в школу. Это был этап! Я к нему готовилась и ждала. Готовились и ждали и мои родители: накупили мне и ручек, и тетрадок, и портфель, и дневник... Особенно я гордилась возможностью надеть форму, да еще и с белым фартуком. Мама мне показала, как пришивать манжеты. А еще мне купили новые белые гольфы...
Первого сентября день тоже был солнечный. Цветы папа купил еще вечером. Родители отвели меня в школу, в 1 «А» класс и сдали на попечение моей первой учительницы Раисы Михайловны... Первый урок у нас был про «два мира – два детства» и про то, как хорошо жить у нас в стране и плохо жить в чужих странах, особенно в Америке... Через 45 минут нас пригласили на торжественную линейку...
То, что мне нужно в уборную, я поняла еще до того, как закончился урок. Я подошла к Раисе Михайловне и спросила, где здесь туалет... Но она спешила на линейку и велела всем выходить. «Потом, потом!» - сказала она...
На линейке мне было уже все равно. Я стояла, наверное, бледная, в огромной толпе счастливых родителей видела своих маму и папу, которые махали мне рукой. Но мои мысли были заняты только одним: успеть в туалет, который я даже не знала, где находился.
Когда большой десятиклассник взял на руки первоклассницу – не меня, меня большие парни никогда на руках не носили – все засмеялись, захлопали, заиграла музыка... Я выдохнула... И мне полегчало. То есть больше я никуда не спешила...
И четыре урока, которые последовали за линейкой, я мужественно высидела... Хотя, возможно, мужество нужно было не мне, а моей соседке по парте... Конечно, я постеснялась сказать о случившемся Раисе Михайловне... И ждала папу, который пришел с фотоаппаратом, чтобы меня запечатлеть с портфелем и в белом переднике... Жаль, что не осталось тех фотографий – хотя я легко представляю себя: маленькую, с лицом мученицы и с портфелем...
Через много лет, уже в мае, я плакала от жалости к дяде Грише, себе и испорченным праздникам.
